Прежде чем приступим к главному блюду, разговеемся аперитивом. Почитаем «Сказании о построении града Ярославля». Не на пустом месте славный город вырос. Неподалеку от места слияния Волги и Которосли было древнее прибежище речных пиратов, селище Медвежий Угол. И времечко было бурное, языческое.
В конце XI века «Повесть временных лет» зафиксировала целый ряд выступлений волхвов против веры христианской. Насколько полыхало по всей Руси — неизвестно. Но на севере и северо-востоке идолопоклонники проблемы доставляли серьезные. Благодаря мятежу, возглавляемому «двумя волхвами» из-под контроля князей правящей династии даже выпал огромный регион: от современного Ярославля — до Белоозера.
Ещё один волхв, объявившийся в Новгороде: «творяся аки Богъ, многы прельсти, мало не всего града». На стороне епископа выступил лишь пришлый черниговский князь со своей дружиной, «а люди вси идоша за волхва». И таких событий немало. Это и разберем статьей.
Языческие места.
Заезжаем во времена эти лихие в очень интересное место:
«И сие бысть селище рекомое Медвежий угол, в нем же насельницы человецы поганыя веры — языцы, зли суще. И вельми страшно место сие бысть: зане оные человецы живяше точию по своей воли, яко мнози и грабления и кровопролития верным твориша».
Живущие в Медвежьем Углу будущие ярославцы поклонялись Волосу, скотьему богу. Заведовал сакральным хозяйством специальный волхв: поддерживал священный огонь в святилище, резал глотки жертвенным подношениям, прорицал по мере сил, за что был весьма почитаем. Но иногда промахивался или с перепою забывал дровишек кинуть в алтарный очаг. Тогда его «люто истязали», убивали и сжигали непутевое тело.
Спокойная жизнь пиратского притона закончилась по приезду в Ростов на княжение Ярослава (впоследствии — Мудрого). Даты примерно понятны становятся — это 80-ые годы Х века. Не желая иметь под боком разбойничье гнездо, Рюрикович нагрянул в Медвежий Угол, крепко всыпал татям.
«Клятвою у Волоса обещали князю жить в согласии и оброки ему даяти».
На том разошлись. Попытка предложить медвежеугольцам крещение встретило яростное матерение и поношение имени всех святых, лично князя — в том числе. Но Ярослав был муж упрямый, через некоторое время вернулся. Помимо личной дружины притащил в обозе епископа с братией, дьячков и мастеров церковных. Язычники не стали доставать рогатины, заново испытывать ратную судьбу: выпустили на этот крестный ход «люта зверя и псов». Небывалая личная отвага Ярослава спасла всех (дружину и святых отцов). Он поразил секирой «лютого зверя». Псы сообразили что к чему, исчезли самостоятельно.
Разбойничье племя язычников Медвежьего Угла запросило пощады. Ярослав заложил рядом с их селищем город, нарек своим гордым именем, лично воткнул крест на месте будущего храма пророка Илии. Новостройка была заселена кроткими христианами, но стоящие рядышком языческие выселки упорствовали: «жили особо от горожан и поклонялись Волосу».
Через год на эти земли пришла страшная засуха. Волхв Медвежьего Угла ничего не мог поделать, молитвы Волосу дождя не принесли. Священник Ильинской церкви предложил «поганым» пари: если заступничеством Пресвятой Богородицы и пророка Илии на землю изольется дождь — те поголовно примут крещение. Язычники плюнули на ладонь, ударили с батюшкой по рукам. Отслужили молебен, небо заволокло тучами, начался ливень.
Разбойники Медвежьего Угла собственноручно спалили истукана Волоса, немедленно окрестились… Но волхвы никуда, судя по всему, из этих земель не делись…
Богословский диспут.
По прошествии девяти десятков лет, в начале 70-ых годов XI века, всё Поволжье поразил голод. Народ шатался по городам и весям в поисках пропитания. Ситуацией воспользовались злокозненные волхвы: по всему краю прокатилась волна убийств и погромов христианских городов и княжеских владений. В Ростове разъяренная толпа убила епископа Леонтия.
Под Ярославлем вынырнули какие-то два волхва, сообщившие голодному люду: они знают, «кто держит обилие» (удерживает урожай). Виновницами назначили «лучших жен», зажиточных баб. Смотрительниц и ключниц княжеских и боярских дворов. Волхвы говорили: «эта держит жито, а эта мед, эта рыбу, а та меха». Демонстрируя прилюдно магические способности, устраивали любопытные шоу.
Заставляли людей приводить к ним сестер, матерей, жен, над которыми проделывали ритуал: надрезали у пациенток заплечья, вынимали оттуда «либо жито, либо рыбу». Некоторых убивали на месте. Эпизод крайне интересный, в разборе к нему обязательно вернемся. От Волги волхвы повели свою армию (в 300 душ) к Белоозеру. Напуганные горожане обратились за помощью к воеводе Яну Вышатичу, по оказии собиравшему там княжескую дань.
С собой у него была только дюжина «отроков» младшей дружины. При поддержке одного священника. Долго ли коротко ли… но великий воин Ян покрошил топором невесть сколько бунтовщиков, потеряв в схватке единственного своего попа («попина»). Волхвы были изловлены местными, доставлены на боярский суд. Допрос поганцев… превратился в религиозный диспут. Летописец нам его донес в понятиях собственных, христианских. Но всё там понятно. Ян сказал:
«… — Бог сотворил человека из земли, состоит он из костей и кровяных жил, и нет в нем ничего другого, а если и есть, то никто, кроме Бога, того не знает.
— А мы знаем, как сотворен человек, — сказали волхвы. — Мылся бог в бане, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю; и заспорил сотона с богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а бог в него душу вложил; потому, когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа к богу».
Начинаем разбор.
Поскольку вокруг именно этих двух эпизодов накручено куча всякой мерзости, вплоть до националистической. Еще в царские времена очень вольно и некритично «диалоги с волхвами» перекочевали в оборот научный. Обнаружив схожие предания у мордвы, было сделано революционное заключение:
«Описанные летописью волхвы были финны-язычники; если же это были русские, то они своё учение о создании человека заимствовали у финнов». (Гальковский, 1916г.)
Ничего, что подобные сказания были в Малороссии, у сербов и в среде старообрядцев? У мордвы тоже. В первом эпизоде, когда волхвы достают из заплечий женщин «то мед, то жито», — присутствует кривое описание «Повестью безвременною…» игрового сельского обряда, жившего в Поволжье еще в XIX веке. Выглядело так: перед деревенскими общими праздниками (полуязыческими) выборные люди ходили по дворам, собирая в общинную «закусочную братину» харчи и снедь.
Хозяйки, сложив в узелок или мешочек съестное, становились спиною к дверям и поджидали прихода «экспроприаторов». Дальше начинался ритуал: фуражиры входили в дом, разрезали мешок, извлекали содержимое. После покалывали плечи и спину хозяйки ритуальным тупым ножом. Корни этого странного верования уходят корнями именно в финно-угорские поверья, которые любые неурожаи объясняли кознями злых ведьм.
Теперь о «картине мира», нарисованной волхвами Яну Вышатичу. Подобная легенда о сотворении человека действительно существовала у нижегородской мордвы. Их, вообще-то три. Какая главная и самая древняя, не скажу точно. Но авторы «Повести временных лет» прекрасно были осведомлены именно об этой.
Ее содержание: у мордвы были два главных бога — добрый Шиньбаз (Чампас) и его антипод, злой Шайтан. Или Сатана. Первый сотворил второго в гневе, ударив в приступе одиночества по камню кулаком. Сатана немедленно предложил приступить к творению всего остального. Мол, негоже двум мужикам шастать друг за другом.
Шиньбаз согласился, предложил Шайтану нырнуть в бескрайнюю воду. Глину, камни с песком добыть. Чтобы слепить сушу и всё остальное. Тот поручение исполнил, но часть стройматериала припрятал. Потом коряво (со злым умыслом) стал мастерить всё сущее. Шиньбаз не успевал исправлять за ним недоделки всякие. Когда пришел черед сотворения Человека, заподозривший неладное Добрый Владыка оставил недоделанное тело «пациента №1» под охраной собак. Удалился в душевую. Это такая мастерская по сотворению душ. Баня.
Шайтан псов загнал ледяным холодом по норам, подошел к бездушному человеку, криво дополнил (утаенным материалом) образ, плевками в лицо наделил всякими болезнями и прочей аморальщиной. Позвал птицу-мышь (не летучую мышь, а специальную), велел ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Шиньбаза и вывести птенцов-мышат. Так, под тяжестью гнезда банная принадлежность Творца упала на землю.
Шайтан обтер им человеческую недоделку, придав ей образ и подобие Божие. Но с душой дело не ладилось, да и прораб вернулся после баньки, закатив грандиозный скандал. Дело закончилось низвержением криворукого Сатаны в геенну огненную. Был достигнут компромисс. Ведь по договору всё творилось совместно, разборка неудачных проектов — была запрещена.
Шиньбаз стал отвечать за созданную им душу (взлетающую после смерти), Шайтан — за тело (гниющее и опускающееся под землю). А птичку-мышь добрый Владыка наказал за подлость: отнял крылья и прилепил голенький хвостик и лапки. Как у Шайтана. Так мыши стали полевыми и перестали летать…
Подоплека.
Какой вывод сделали либерально настроенные этнографы царской России после ознакомления с легендами мордвы? Правильно: «Волхвы нашей летописи — финны из ростовской мери». Этот бред органично лег на утверждение церковников, что финно-угорское язычество породило институт волхвов. Который мешал добропорядочным славянам причащаться тайн Христовых. Начиная со времен Владимира Красно Солнышко. Это даже проникло в историческую живопись. Смотрим на известную картину Иванова «Язычники и христиане», рассказывающую новгородский эпизод 1071 года.
Тут волхв явно типичная «чудь», со всеми атрибутами финно-угорского шамана. Но ни одна, даже мелкая летописная деталь не дает поводов говорить об этнической принадлежности этих служителей языческого культа. На это обратили внимание еще в советские времена, Тихомиров прямо и презрительно написал: «летописец излагает языческие обряды и мысли в нарочито карикатурном виде», прямо обвинял в подлоге события. Его поддержали несколько историков, сформулировав точку зрения:
«Открыто выражая свою нетерпимость… к волхвам-язычникам, летописцы сознательно искажают их взгляды. Совершенно очевидно, что волхвам здесь приписаны представления и верования, им не свойственные. Задача летописца-христианина заключается в том, чтобы дискредитировать учение волхвов, оправдать вершившуюся физическую расправу над ними».
Была и другая точка зрения. Борис Рыбаков, непонятно с какими идеологическими мотивами, говорит о «мерянском происхождении» волхвов, схваченных Яном Вышатичем. Его поддержал Фроянов. Голословно, без ссылок о сербской параллели сказания. Без указаний на возможность старообрядческого влияния на записанные в XIX веке мордовские «легенды». Было сказано: «идеи волхвов созвучны мордовской мифологии». Что в корне неверно.
Даже сейчас преобладает мнение о достоверности летописных диалогов с волхвами. «Беседа Яна Вышатича с волхвами» крутится… вокруг роли бани. Ее влиянии на языческое сознание. Мало кто задает простой вопрос: насколько вообще можно доверять передаче прямой речи «в диалогах с волхвами»? Автор и его редакторы отстоят от событий — очень далеко. По времени и географии. Очень недолюбливая земли, где события разворачиваются.
«Литература победы»
сие называется. Тьма примеров в античной и византийской (особенно) литературе. Фукидид это же объяснил очень честно:
«Что до речей, то в точности запомнить и воспроизвести их смысл было невозможно. Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать … это я и заставлял их говорить в моей Истории».
В сочинении Цезаря о галльской войне вожди варваров обращаются к своим воинам языком римской риторики, совершенно чуждым кельтскому красноречию. Примеров можно наскрести несколько дюжин, не зарываясь глубоко в исследования. Это не исторический материал. А своего рода историческое упражнение. Византийские историки полностью унаследовали античные ухватки передачи прямой речи своих противников. В литературной обработке и собственной традиции. У них еретики и варвары разговаривают… выспренным языком Геродота, Диодора и Элиана.
Русская книжность, особенно книжность монастырская и летописная — именно такой род византийской литературы. Особый жанр «диалога с иноверцем». Предназначенный для изучения «своими», укрепления их в Вере. Этакое пособие для религиозных споров с иноверцами, язычниками и еретиками.
Смешным покажется, но хитрозадые ромеи этот прием… потянули у своих заклятых оппонентов. Иудеев. Жанр возник у тех очень давно, получив название «сифурт ниццахон» — «литература победы». Она носила те же функции: готовить своих единоверцев к диспутам, описывать приемы риторики, искажая исторические факты. Сценарий всегда незатейлив, иноверцы-гои играют в поддавки с мудрым раввином. Всегда сами себя «сажают в лужу».
Предлагаю обратиться к полному тексту «диалогов с волхвами». Здравый смысл сразу поднимает бунт. Вообще по поводу… богословского диспута. С кем волхвы спорят? С воеводой? Явно неграмотным воякой, пленившим мятежников и говорящим с обреченными с позиции силы. А сторонники достоверности «диалогов с волхвами» всегда преждевременно обрывали цитирование. Хотя дальше самое интересное начинается, вопрос Яна:
«— Какому Богу веруете?
— Антихристу.
Ян спрашивает: «Где же он?» и слышит ответ: «Сидит в бездне»…
Летописец… Дорогой монастырский фантазер. Языческие волхвы называли своего бога Антихристом? О котором не имели никакого понятия? Это как в мордовской легенде. В некоторых изданиях бога Шайтана перетолмачивали в «диавола» и «Сотону» ретивые этнографы. Зачинщик этой мерзости Гальковский прямо же говорил: предание «скорее всего имеет богомильские корни». Вышло из антиклерикального движения X-XV веков. Появилось на Балканах (в Болгарии), стало у истоков доктрины французских катаров. Было несколько раз переврано католиками и иезуитами, доведено до отвратительного абсурда.
А теперь вопрос: назовите пути, которыми в XI веке богомильское предание попало на Русский Север? Стало основой «верований мордовских волхвов»? Никак оно не попало. Это отголосок серьезного противостояния тех времен. В разгар церковной борьбы с богомильством… наиболее близкий к Болгарии Киево-Печерский монастырь знал что-то. Ничтоже сумняшеся ересь «богомильства» приписал русским волхвам.
Другой популярный эпизод возьмем может быть? Литературно-фольклорные корни другого новгородского диалога с волхвом рассмотрим? Когда князь спрятал под плащом топор и стал вопрошать волхва-прорицателя о его судьбе на вечер… Тот ответил: «Свершу великие дела». Князь достал топор и разрубил волхву башку. Бунт рассосался сам собой, новгородцы разошлись по домам. Простите, это древнейший сюжет бродячих комедиантов и рассказчиков. От Китая до Франции.
Вишенка на тортик.
Чем дело с волхвами закончилось, помните? Их подвергли изощренной пытке. Ян Вышатич повелел бить их и выдирать (по клочкам) бороды. На минуточку, это не просто пытка. Очень специфическое унижение человеческого достоинства на Руси. Прописанное в «Русской правде» преступление. Каралось штрафом в 12 гривен. Если помните убийство свободного человека оценивалось в 80 гривен, холопа — в пятерочку или троячок, по ситуации.
Волхвы были мятежниками, да. Но свободными людьми. Им полагался исключительно княжеский суд. Никакого «боярского». Ян Вышатич богатеньким был воеводой, судя по всему. Даже если назначил волхвов «смердами», как военнопленных. «Смердья мука» без «княжа слова» стоила три гривны. Половина гривны — это его недельное жалование. Два волхва — 6 гривен. И два раза по дюжине гривен — за позор с вырыванием бород. Год без зарплаты. Однако.
Казнить сам ты не можешь, отдать кровникам убийц (как было сделано) — тут никто не спорит. Но устраивать шоу с публичным унижением — никак нет. Тридцать гривен. Ох… разорили тебя, Ян Вышатич… печерские фантазеры.
Это интересно
Новости партнеров